Первый день после выздоровления.
7 утра, дети уже проснулись и шумят на первом этаже у меня над головой, напевая японские песни, с которыми я едва ли знаком. Потом они начинают канючить, чтобы я поиграл с ними. И я играю.
Спрыгиваю с футона - на самом деле с футона, точнее с татами, находящимися на уровне пола, не “спрыгивают” - скатываюсь с футона и встаю. Прогоняю детей и прошу их дать мне пятнадцать минут. Иду на улицу через переднюю дверь за газетой, беру сигареты и направляюсь в ванную комнату, где я могу несколько минут почитать газету в тишине и покое.
После моих законных нескольких минут наступает время завтрака, и я иду на второй этаж. Спрашиваю детей, как приготовить яйца. “В крутую”, - отвечает один, “глазунью” - отвечает другой, но я говорю, что приготовлю любым ОДНИМ способом, и поэтому они должны решить между собой каким. Они быстренько играют в “дженкен”(камень-ножницы-бумага), и Лука, который постарше, побеждает – жарю глазунью.
Яичница, сосиски (не настоящие итальянские, а малюсенькие венские сосиски японского производства), тост (не с оливковым маслом и чесноком, а с растопленным плавленным сыром), молоко, и кофе для меня. Время завтракать, но для Луки и Лио - время воевать за каждое яйцо, сосиску и тост. Я громко окликаю их, и они успокаиваются. В конце-концов мы едим.
Следующий бой. Утро четверга, неделя праздника Обон (согласно японской традиции, в эти дни умершие приходят домой, где мы должны их встречать, поэтому эта неделя нерабочая). Я не хочу тратить день зазря. “Чистите зубы и одевайтесь”. И опять я одерживаю победу: они бегут собираться на третий этаж. А для меня это пять минут покоя: я спешу на балкон с недопитым кофе, газетой и сигаретами, чтобы уловить этот момент тишины.
“Мы готовы”, - они вихрями слетают вниз по лестнице и уже готовы бежать на улицу. Интересно, оставят ли они меня в покое сейчас? Но при виде безлюдной улицы я понимаю, что без компании других детей, они скоро начнут звать меня, а я и рад буду.
И вот мы втроем на раскаленной августом улице играем в игру “Обама”. Интересная игра. Вообще-то, изначально игра называлась “Осама” (не имеет ничего общего с Бин Ладеном). В переводе с японского “осама” означает король. Суть этой игры заключается в переходе с одного уровня на другой, пока не достигнешь уровня короля. Мы стали называть эту игру “Обама” после выборов в Америке.
Играем около часа, после чего, покрытые с ног до головы потом от высокой влажности, характерной для Осаки, соглашаемся вернуться в дом под кондиционер. Я надеюсь, что это все на сегодня, но моя жена, которая еще не была на этом солнцепеке, объявляет, что мы едем в Конан, местный торговый центр товаров для дома.
И несмотря на то, что на улице все еще невыносимо жарко, я очень рад отправиться за покупками. Хочу достать досок, чтобы сделать полки в кладовой, выбрать какие-нибудь растения и новый горшок для моего оливкового дерева, и купить что-нибудь еще из того, что предлагают подобного рода места. Конан это конечно замечательно, но ехать туда на велосипеде – ЖАРКО!
Наконец-то мы на месте, покупаем все что нам было нужно и не нужно и направляемся на стоянку за мороженным. Я бы предпочел, чтобы здесь продавали пиво, но пива нет, и даже если бы и было, моя жена не позволила бы мне пить пиво в три часа дня.
Мы приезжаем домой после долгой езды на велосипедах вверх по хякуэнбаши ( мост одна сотня енн), и только я собираюсь расслабиться и выпить пива, вопреки протестам кого бы то ни было, мы снова решаем куда-то идти. На этот раз мы идем есть окономияки, блюдо, похожее на... Даже и не знаю на что. Я ел окономияки в первый день пребывания в Японии, и тогда мне сказали, что это японская пицца.
Ну, никакая это конечно не пицца, а скорее блин, начиненный нашинкованной капустой и тонко нарезанной свининой. В общем это вкусно – и мы едим.
А, я кое-что упустил. Перед тем, как идти есть окономияки, мои дети решают, что было бы здорово после ужина пойти в сенто (общественная баня), поэтому мы сперва берем необходимую одежду и полотенца. Не знаю, имеет ли кто-либо из вас представление об общественной бане, но в Японии я часто хожу туда.
В общих чертах, это место с чудесными большими ванными и душевыми, расположенными вдоль стен. Большие ванны в помещении и под открытым небом наполнены горячей, испускающей пар водой, и если вы научитесь преодолевать смущение оголяясь в компании других парней, то вскоре и вы научитесь любить сенто так же, как научился я.
И вот я, Лука и Лио, подкрепившиеся окономияки, сидим под открытым небом по шею в горячей воде. Хорошо. Но я кажется забыл истинную причину, по которой они так настойчиво хотели прийти сюда. В Шинтокую, общественной бане, в которую я хожу, есть зона отдыха, где продается мороженное. Поэтому, несмотря на то, что я бы предпочел и дальше париться в горячей воде, вылажу и удовлетворяю желание детей полакомиться мороженным.
На этот раз мне везет: здесь продается мороженное И пиво.
Я в нокауте, однако по дороге домой (около 2 минут на велосипеде) я понимаю, что для полного счастья не хватает самого главного – ЕЩЕ пива. Мы заезжаем в магазин за пивом, после чего направляемся домой.
Потом мы играем в детской на третьем этаже. Я рассказываю им сказку, а потом мы молимся: “Отче Наш”, “Аве Мария” и множество других молитв на английском, итальянском, японском и даже латинском. Не было бы никакой разницы, молись я хоть на суахили, - они уснули.
Потом я снова иду на первый этаж (слишком жарко для меня наверху), расстилаю футон, открываю пиво и читаю до тех пор, пока не усну. Завтра я пообещал детям повести их в "За Бум" – большой бассейн и парк аттракционов, в 30 минутах от дома.
Скучно? - Только не для меня.
На самом деле, это все то, чем я занимался в день, когда меня парализовало. В тот вечер я только спустился на первый этаж и расстелил футон, после чего ощутил острую боль, и меня поспешно отвезли в больницу, в то врeмя как мои дети, оставленные домa одни, волновались за своего папу И за то, почему же их не поведут в “ЗА БУМ”.
В день, когда я снова обрету свою свободу, я хотел бы прожить заново тот день, когда я ее потерял, только без боли, с которой это все началось (надеюсь, что и без сигарет). Потом я бы продолжил празднование Обон, а после окончания выходных снова вернулся бы к преподаванию и работе в профсоюзе, и делал бы все регулярно.
Вот и все.
Вспоминаю первый реабилитационный сеанс через три дня после операции. Тогда психотерапевт, очень хороший парень, рассказывал мне, как другие люди, оказавшись прикованными к инвалидным креслам, взбираются на горы, прыгают с парашютом и путешествуют по миру.
Тогда я подумал просебя : “Этот доктор не в своем уме”. Он рассказывал о перспективе моей новой, замечательной жизни в инвалидном кресле. С чего это вдруг мне должно захотеться прыгать с парашютом из инвалидного кресла? Я не делал ничего подобного до того, как меня парализовало, так почему мне должно хотеться делать это теперь? В тот момент, я бы предпочел поговорить о том, какие новые методы лечения повреждений спинного мозга исследуются. Но в замен я услышал беседу о том, как жить в кресле.
Возможно, то что ты можешь делать все эти экстримальные вещи, вопреки тому, что прикован к инвалидному креслу, каким-то образом помогает самоутвердиться, почувствовать себя живым. Но мне не нужно все это, чтобы доказать себе, что я жив. Я чувствую боль и покалывание в парализованных ногах, и это напоминает мне, что я живой. Я не критикую тех людей, которые делают все это. Может им это нравиться. Возможно, они и раньше увлекались этим. Возможно, они начали заниматься этим после того, как их парализовало.
Все, что я пытаюсь сказать, так это то, что я предпочитаю тратить свое время на то, чтобы пытаться сделать излечение возможным, нежели на то, чтобы нестись с горы на своем кресле.
Мне не нужны развлечения – жизнь в кресле к ним не располагает.
Только когда мне скажут, что нет никакой недежды; только когда все исследования покажут, что повреждения спинного мозга неизлечимы, только тогда я возможно решу, что скуба-дайвинг – это то, чем мне следует заняться.
- Translator - Alona Khorolskaya
